Местечко... Штетл - на идиш... Штетеле, как ласково называли место своего обитания его жители...

"Нет памяти о прежнем, да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые придут после" - это слова Экклезиаста.

Спорить с Экклезиастом невозможно, и всё же я не могу смириться с тем, что неповторимый мир еврейских местечек ушёл бесследно и забыт навсегда.

Мир еврейских местечек - ничего не осталось от них,
Будто Веспасиан здесь прошёлся в пожаре и в гуле.
Сальных шуток своих не отпустит беспутный резник,
И, хлеща по коням, не споёт на шоссе балагула.

...Мой ослепший отец - этот мир ему знаем и мил.
И дрожащей рукой, потому что глаза слеповаты,
Ощутит он дома, синагоги и камни могил -
Мир знакомых картин, из которого вышел когда-то.

(Наум Коржавин)

История русского еврейства - это более всего история местечек, история черты оседлости. Пришедшие на смену среневековым европейским гетто и поселениям Восточной Европы, местечки в России за долгие годы жизни (а скорее выживания) создали свой, не сравнимый ни с каким другим, быт, уклад, свою культуру, свой характер.

Раввины, мудрые цадики, меламеды, потомственные грамотеи-сойферы - в тесном общении с простым людом - кустарями, ремесленниками, водовозами, бесшабашными клезмерами, здоровенными извозчиками... Шумные, пёстрые базары, оживлённые толкучки - и, в непосредственной близости от них тихие, почти торжественные площади перед синагогами. Преследуемые за веру, гонимые из страны в страну, евреи, оказавшись на новом месте, прежде, чем позаботиться о собственной крыше всегда первым делом строили синагогу... Строгое религиозное воспитание детей, сохранение и соблюдение древних заповедей - и песни, бурные, зажигательные, меткие, проворно ловящие любые изменения жизни; постоянно рождающийся, подчас в муках, зато всегда новый и актуальный еврейский юмор...

Вечный страх висел над местечком, гнездился в сердцах его обитателей, оплетал дома и души тяжкой пеленой неуверенности и смятения, но не было в жизни явления, к которому не научился бы еврей относиться с юмором - еврейская черта - смеяться в глаза смерти.

Юмор всегда был окрашен печалью, а печаль - юмором. Где, как не в местечке могли возникнуть такие поговорки:
- Еврей, не умеющий стать сапожником, мечтает стать профессором!
- Полная сума тяжела, но пустая - ещё тяжелее.
- Если у тебя нет простыни - не отчаивайся - сэкономишь на стирке.
- Тора даёт свет, а деньги - тепло.

Революция, казалось бы, "покончила навсегда" с "пережитками мелкобуржуазного прошлого". Разрушили Мир местечка, и ушёл, поднялся в "верхние сферы" таинственный мир Еврейской Субботы, с застольем, свечами, еврейской мамой, закутанной в шаль, благословляющей свечи, и воздевающей руки с просьбой "хорошей субботы", белой скатертью, до дыр застиранной теми же самыми руками, молитвы, пение и тихий отдых от забот и страданий...

Черта под Чертою. Пропала оседлость.
Шальное богатство, весёлая бедность,
пропала, откочевала оттуда,
Где призрачно счастье, фантомна беда.
Селёдочка - слава и гордость стола.
Селёдочка в Лету давно уплыла.

(Борис Слуцкий)

Погромы, гражданская война, Крушеван, Петлюра, Григорьев - всё это суждено было пережить местечку...
А в годы Второй Мировой Войны они снова были превращены в гетто, на этот раз последние и самые страшные, в "безграничное еврейское кладбище, которого не видела и никогда больше не увидит история".

Я попытался произнести Кадиш по местечку. Не воскресить его, упаси Б-же о этого! Но мне очень хочется, чтобы в памяти хотя бы моих современников осталось что-то от той еврейской колыбели, вкоторой было так много истинной доброты, любви к ближнему и к Б-гу, жадного интереса к жизни и вековой печали, упорного труда и призывающего все бытие юмора. Я не хочу, чтобы пропал без следа мир местечек, с такой любовью описанный многими еврейскими писателями, поэтами, запечатлённый на полотнах многих замечательных художников...